Маленький. Вращался по комнате, от любого прикосновения кричал. Играл? Ну, катал машинку. Иногда за целое занятие единственное, что мы делали вместе – наклеивали один кусочек пластилина. Иногда приходилось удерживать его силой под истошные крики – сердце разрывалось. Прошло два года. Мы виделись каждую неделю (если не виделись, то по моей вине, он – не пропускал). Сейчас не может дождаться, сам стучится ко мне в дверь, здоровается. «Будем лепить цаплю!», – просит. Потом не получается его убедить, все-таки приделывает птице большие уши. Ну что ж, логично, вообще-то. Рисует девочку. Показываю на себе, какие у девочек волосы – длинные, висят по бокам головы, уши прячут, не видно ушей. Хохочет. Берет мои волосы, и прячет глаза, нос, рот. Чихаю. «Будь здорова, Маня!», – ласково и хитровато смотрит в глаза.

Очень жесткий. Худенькие острые плечи. Распрямляясь, больно дает мне затылком по подбородку. Оба на секунду замираем, я подавляю вскрик и проклятье, он подавляет… Неизвестно, что.

Сидим вдвоем на полу «паровозиком». Перед нами, например, глина. Мну ее его руками. Копаю глубокие дырки, даю ему попробовать найти их. Аккуратно направляю его пальцы. Нет, сам не ищет. Зато, когда хочет перехватить мой мобильник, отложенный в сторону – идеально попадает рукой. Откуда так точно знает, неужели настолько слышит? И, побыв чуть в комнате, уже не натыкается на стулья…

Устал сидеть, вскакивает, наступая, конечно, в глину, и разнося ее по всей комнате – и крутится из стороны в сторону, сопровождая махи руками протяжными вскриками (в его арсенале лишь пара гласных звуков).

«Потихоньку» - пишу себе ободряющее в дневнике занятий.

И потихоньку, через многие месяцы, уже не только послушно ведом. Входя в комнату, сам держит мои руки и направляет к себе – и по еле уловимым отличиям я знаю, какое именно упражнение просит сделать. Однажды мы сорок минут танцевали, ни разу не присев. Иногда сидим паровозиком – уже реже, теперь чаще рядом – и он резко выпрямляется и больно дает мне затылком по подбородку. Я чуть вскрикиваю и немного жалуюсь, что больно. Он чуть поворачивает голову и мягкую руку кладет мне на лицо. Спасибо, знаю, сочувствуешь.

У мамы светятся глаза, когда впервые употребляет про него – подростка – слова «сам играл». Еще больше светятся глаза, когда про него же «впервые отказался» от чего-то, когда взаимодействовал с маленькой сестрой…

Заметила, что стал много звучать. Живет непрерывной песней. Повторяю его звучание – причудливое сочетание несуществующих прищелкиваний и сказочно глубоких гласных – радуется, так и продолжаем все время. Из этих наших фоновых «перекличек» на занятиях вырастают уже и слоги – обычные, узнаваемые. Я всерьез обсуждаю с мамой про потенциал речи, про жестовую. Потому что да, он уже выучил и может употреблять (пока только с напоминанием, но все же) жест «еще»…

А потом приезжает с папой. Молчит. Входя в комнату, садится на пол и ждет. Ничего не повторяет, ничего не просит. Но и не кричит. Очень тихий. Грустно тебе, говорю. Вижу.

Продолжает приезжать с папой и его новой женой. Часто простужается. Ничего интересного не делаем, может послушно выполнить задание, устает, вскакивает, крутится из стороны в сторону.

«Я рада тебе» - говорю ему приветствием каждую неделю.

«Потихоньку» - снова пишу в дневник.

А потом, конечно, у них заканчиваются деньги. Или переезжают куда-нибудь. И телефон, конечно, тоже меняется.